Сегодня, в попытке объяснить региональные отношения и общее развитие, исследования по Центральной Азии склонны чаще использовать такие дуалистические конструкции, разделяющие страны Центральной Азии, как оседлое-кочевое население, тюрки-персы, верховье-низовье рек, малые-большие страны, сильный-слабый и т.д. Тем не менее, такой линейный подход к региональным отношениям не замечает глубокую взаимозависимость народов региона. Кочевые народы давно не кочуют, по крайней мере, с момента утверждения советской власти и урбанизации; тюркские и персидские народы уже не являются глубоко разделенными народами, а их жизни и история тесно переплетены; верховья и низовья стран на самом деле составляют одну экосистему; более сильное государство не может и до сих пор не навязывало свою волю более слабым государствам, поэтому такие разделения искусственны; «малые» и «большие» характеристики не могут быть критериями для рассмотрения перспектив интеграции и дезинтеграции, потому что малые и большие страны есть во всем мире (особенно в Европе), где интеграция происходит.
Два вводных замечания
- Недавно автор этой статьи проходил стажировку в колледже НАТО в Риме и имел уникальную возможность в течение четырех месяцев посещать лекции различных гостей – офицеров из штаб-квартиры НАТО и экспертов мозговых центров – в то же время, проводя исследование о роли НАТО в Центральной Азии после 2014 года и обсуждая с коллегами проблемы безопасности, с которыми регион сталкивается в настоящее время. Из этой поездки я вернулся домой с багажом полученных спорных и парадоксальных утверждений. Вкратце, я думал и до сих пор продолжаю думать, что НАТО должна иметь значимое присутствие в нашем регионе, но моя позиция была отвергнута всеми, c кем я разговаривал в НАТО. Аргументы моих коллег сводились к тому, что европейские страны и США устали от афганской кампании и не хотят более оставаться в Центральной Азии. В то же самое время существуют широко распространенные мнения, даже опасения, в первую очередь, среди российского и китайского экспертного сообщества, а также в узбекских, казахских и других официальных и академических кругах Центральной Азии о том, что США/НАТО намерены установить постоянное военное присутствие в Центральной Азии – опасения, которые не подтвердились. Такое аналитическое несоответствие вызвало у меня некоторые подозрения о том, что что-то происходит не так с геополитическим анализом в Центральной Азии.
- Совсем недавно я участвовал в форуме «Диалоги на Великом Шелковом пути», организованном на Иссык-Куле Фондом Мухтара Ауэзова. Этот форум, без преувеличения, был насыщенным мероприятием, пронизанным ощущением культурного, исторического и национального единства всех народов Центральной Азии и единодушным отказом от искусственного деления региона на пять суверенных государств. Форум прямо призвал к восстановлению региональной общности. В то же время существуют широко распространенные мнения и стереотипы о том, что народы региона глубоко разделены по различным направлениям и не могут и не будут объединяться в одно целое. Это несоответствие вызвало у меня серьезные подозрения о том, что что-то происходит не так с изучением регионализма в Центральной Азии.
Теоретические предположения
Данная работа предлагает новый подход к исследованию феномена регионализма в Центральной Азии на основе сопоставления нового явления «микро-геополитики» и старого феномена национально-регионального дуализма – двух реальностей, которые характеризуют «ойкуменическую» эволюцию народов и государств Центральной Азии с момента обретения независимости в 1991 году.
Микро-геополитика означает геополитизацию региональных отношений между государствами Центральной Азии и геополитизацию государственными лидерами и элитами своих территорий. Это явление отличается от классической геополитики великих держав и стало, по сути, побочным продуктом последнего. Ситуация может быть описана понятием «режима микро-геополитики».
Национально-региональный дуализм означает конкретный пространственный феномен, который отражается в противоречии между «одномерными», статичными границами государств Центральной Азии и «многомерными», динамичными границами самоопределения народов этих государств. Во многих наблюдениях по Центральной Азии социально-пространственные реалии этого региона обозреваются с дуалистической точки зрения, с использованием таких конструкций, разделяющих страны Центральной Азии, как оседлое-кочевое население, тюрки-персы, верховье-низовье рек, малые-большие страны, сильный-слабый и т.д. Кроме того, само определение границ Центральной Азии и ее состав остаются актуальной темой академического поиска, и точка здесь еще не поставлена.
Оба явления: микро-геополитика и национально-региональный дуализм – очевидно, имеют экзистенциальное территориальное измерение; и сопоставление этих двух пространственных реалий привело в действие довольно сложный и предвзятый политический процесс, связанный с определением региона Центральной Азии, а также подтолкнуло к выработке “территориализации” общественного бытия, которое проявляется в субрегиональных клановых и родственных отношениях с одной стороны, и мега-региональном трансграничном образе жизни местного населения – с другой.
Эту противоречивую двойственную связь между пространством, народами и государственным устройством необходимо глубоко изучать, учитывая искусственное разделение этого региона в начале ХХ-го века, драматические геополитические последствия распада Советского Союза в 1991 и новую артикуляцию пространственного измерения проекта евроазиатской интеграции в начале XXI-го века.
Данное исследование базируется на конструктивистской методологии и школе критической геополитики. Однако, несмотря на этот относительно новый подход к пониманию взаимоотношений между пространством, народами и государственным устройством, он по-прежнему остается достаточно узким для объяснения этих отношений без междисциплинарного подхода к проблеме, включающий историческую перспективу, изучение демографии и миграционных процессов, а также идеологические аспекты национального и государственного строительства в Центральной Азии, связанные с местом обитания. Наконец, сравнительный анализ самого феномена региональной интеграции в Европе и в Центральной Азии дает довольно важные уроки. Последние направления исследования не вписываются в рамки данного анализа, но были упомянуты, чтобы подчеркнуть сложный и комплексный характер движущих сил региональных отношений в целом в этой части мира.
Глобальный вызов и национальный интерес
Так называемые новые независимые государства Центральной Азии, которые появились на карте в связи с распадом Советского Союза, с 1991 года пытаются решить двойственную экзистенциальную реальность: вызовы новой эры глобализации и наследие старой эры суверенитета. На протяжении всего периода независимости – более 22 лет – эти государства имели дело с кажущейся парадоксальной задачей: принять вызовы глобализации с одной стороны и укрепить приобретенный суверенитет с другой стороны. Эта парадоксальная задача обусловила их парадоксальное поведение как акторов международных отношений.
Вызов глобализации заключается не просто в растущей взаимозависимости, как таковой, стран и народов мира, к чему недавно получившие независимость государства должны адаптироваться, но вызовы глобализации означают и расширение институциональных и политических обязательств и договоренностей, что требует особой институциональной и нормативной адаптации и соответствия этих государств. В то же время, «фундаментализм суверенитета», очевидно, отдает приоритет тому, что называется национальными интересами. «Свобода национальных интересов», возникшая в 1991 году, спровоцировала метаморфозы в идентичности и политике. В сочетании с проблемой глобализации проблема суверенитета создала запутанную ситуацию для государств и политических режимов Центральной Азии.
Это осложнило политический процесс. Наиболее ярким проявлением этого стало то, что страны региона по-прежнему видят мир через старые и почти вышедшие из употребления линзы классической геополитики и борьбы за власть. Интересной и симптоматической в этом отношении является деятельность международных организаций в регионе и отношение стран Центральной Азии к ним, что говорит о несоблюдении центральноазиатами международных норм. В результате актуальность и привлекательность многосторонних форматов в решении современных проблем, с которыми сталкивается мир, совпали с актуальностью и привлекательностью национализма в новых независимых государствах Центральной Азии. Так, международные организации с их международной повесткой дня и страны Центральной Азии движутся в противоположном направлении. Национальные задачи стран Центральной Азии еще далеки от выполнения, но они вынуждены в современной международной обстановке выполнять международные (и региональные) задачи.
Это также осложнило и исследования. В целом, исследованиям текущего регионального развития в Центральной Азии, на мой взгляд, не хватает точных разработок по трем проблемам в диалектическом сочетании, а именно: контекст, соперничество и согласие. Другими словами, нужно понять нюансы контекста анализа; оценить как можно точнее реальные и мифические корни соперничества по некоторым вопросам, таким как ценности, ресурсы и власть; предложить фундаментальные решения проблем и пути к достижению согласия. С этой точки зрения, я хотел бы указать на противоречивый контекст глобализации и суверенитета, которые являются основными факторами современного соперничества населения Центральной Азии за территорию, воду, ресурсы, власть и так далее. Я хотел бы также отметить, что чаще всего согласие среди стран Центральной Азии строится, по крайней мере, в дискурсивных рамках, на неправильной основе, поскольку усилия по урегулированию кризисов и предотвращению конфликтов в регионе принимаются в основном в форме смягчения, посредничества, доверия и так далее. Тем не менее, эти меры не дают фундаментального решения.
Микро-геополитика
Давайте спросим себя: что было бы или каков был бы ход событий, если бы Советский Союз не распался? Геополитическая среда и идентичность народов Центральной Азии оставались бы «советскими». Мы знаем, что ни одна из бывших советских республик Центральной Азии не была готова к независимости, и все они были готовы подписать новый Союзный договор в 1991 году. После обретения независимости все они вновь открыли мир, свою собственную историю и землю, на которой живут. В итоге они стали микро-геополитическими акторами. Мы знаем, что классическая геополитика концентрируется на соперничестве великих держав за определенную территорию; здесь великие державы стремятся установить контроль или доминировать на определенной территории. В микро-геополитике малые страны стремятся использовать географические активы, которыми они обладают, и «продать» эти активы великим державам. Бывшие цели и объекты геополитики великих держав, или Большой игры, эти малые страны Центральной Азии пытаются играть в «малые игры» друг с другом и с великими державами[1].
Неслучайно, что понятие «мост» широко используется всеми политическими режимами Центральной Азии, когда они пытаются продемонстрировать свое геостратегическое значение. Изображение себя и своей территории в качестве моста, соединяющего один геостратегический регион с другим или одну континентальную державу с другой, стало навязчивой идеей политических режимов всех пяти стран. Следует отметить здесь, что, с другой стороны, центральное и соединительное географическое положение Центральной Азии как Хартленда Евразии является реальностью. Ее значение хорошо описано, например, Россом Мунро: «Новый Шелковый путь современных железных и автомобильных дорог, который способен реально дать Китаю наземный маршрут, идущий далеко на запад, в конечном счете, достигающий Европы и иранских портов в Персидском заливе, будет иметь огромные стратегические последствия, возможно, сопоставимые с воздействием, которое когда-то оказало появление Суэцкого и Панамского каналов»[2]. Но, с другой стороны, так сказать, «соединительность» или, лучше сказать, «суверенная соединительность» привела к появлению очень выгодного взгляда на географическое бытие («гео-бытие»), а в сочетании с историческими мифами о землях, территориях и границах любой отдельной страны региона, оказывает негативное влияние на идентичность и региональные отношения в Центральной Азии, потому что, намеренно или ненамеренно, приводит к искажению истории гео-бытия и, так сказать, национализации этой истории.
Мой вопрос о том, каков был бы ход событий, если бы Советский Союз все еще существовал, не был задан из простого любопытства. Я хотел бы напомнить, что немедленной реакцией республик Центральной Азии после распада бывшей сверхдержавы было стремление к установлению регионального единства. Этот факт показал существование уникального исторического наследия, сохранившегося на протяжении веков, несмотря на воздействие советского «плавильного котла». Региональная структура Центральной Азии прошла через ряд важных этапов с 1991 года и обладала огромным потенциалом формирования региональной идентичности пяти стран, но эта эволюция была искусственно прервана в 2005 году[3].
С тех пор потенциал регионального размежевания между стран Центральной Азии сместился с латентного уровня на доминирующий фактор в региональных делах. Страны Центральной Азии не смогли самостоятельно справиться с такими проблемами, как территориальные претензии, споры по поводу распределения воды, межэтнические конфликты, и идея посредничества международных агентов появилась в качестве рецепта для предотвращения конфликтов, моделирования регионального сотрудничества и развития в этом регионе. Тем не менее, различные многосторонние инициативы еще не привели к значительному региональному сотрудничеству на основе взаимного доверия и соответствующей политической воли.
Анита Сенгупта справедливо заметила, что различные региональные организации, появившиеся в Центральной Азии, хотя воспринимаются в качестве агентов экономического развития и провайдеров безопасности, на самом деле, были не в состоянии обеспечить жесткие гарантии безопасности, создать совместные военные подразделения, договориться о сокращении вооружений или покончить с самыми открытыми конфликтами. Она указывает, что «чтобы дать правильную оценку этим инициативам нужно начать с того, что они имеют экзистенциальное значение как инициативы группы государств, которые признают, что разделяют некоторые элементы сообщества и могут определить свою национальную идентичность как взаимодополняющую, а не враждебную соседям»[4].
В настоящее время отношения между странами Центральной Азии в целом, к сожалению, далеки от братских, по крайней мере, потому, что подход с национальных интересов к какой-либо проблеме, возникающей в их отношениях, только усугубляет проблему, но не решает ее. Интересно, что практически любая потенциально конфликтная ситуация в регионе имеет прямо или косвенно территориальный характер, что усиливает фактор микро-геополитики. Достаточно перечислить основные конфликтные вопросы, которые “территориализированы”:
– Строительство Рогунской ГЭС в Таджикистане;
– Строительство Камбаратинской ГЭС в Кыргызстане;
– Города Бухара и Самарканд, на которые претендуют таджики;
– Межнациональная напряженность между узбеками и киргизами на юге Кыргызстана;
– Минирование Узбекистаном некоторых участков границы Кыргызстана с Узбекистаном и Узбекистана и Таджикистана;
– Отдельные столкновения пограничников на границе между Кыргызстаном и Узбекистаном, Таджикистаном и Узбекистаном, Казахстаном и Узбекистаном, Туркменистаном и Узбекистаном;
– Поддержание визового режима между государствами Центральной Азии;
– Взаимные территориальные претензии и незавершенность процессов разграничения и демаркации границ между этими государствами;
– Проблемы анклавов между Кыргызстаном, Таджикистаном и Узбекистаном;
– Проблема транспортных коммуникаций и трубопроводов в регионе;
– Обвинение таджикской стороны Узбекистаном в ведении «грязного» производства алюминия в городе Турсунзаде, что имеет отрицательное воздействие на окружающую среду прилегающей территории Узбекистана;
– Нерешенный статус Каспийского моря.
Национально-региональный дуализм
Один из современных исследователей концепции «нации» Карло Туллио-Алтан выделяет следующие символические вехи национальной идентичности: эпос (историческая память), этос (правила для совместного проживания), логос (общий язык), генос (семейные отношения и генеалогия) и топос (территория)[5]. Тем не менее, такие классики, как Макс Вебер и даже Иосиф Сталин могут не согласиться с таким описанием нации. В частности, Макс Вебер указал на различия между самой идеей нации и эмпирической сферой данного политического объединения. Он определил понятие нации следующим образом: «то сообщество чувств, которое может проявить себя адекватно в собственном государстве; следовательно, нация – это сообщество, которое обычно имеет тенденцию производить собственное государство» [6]. В большинстве определений феномена нации они в первую очередь связаны с определенной политической принадлежностью. Все – эпос, этос, логос, генос и топос – это в то же время объективный факт из истории и субъективного восприятия (интерпретации) этой истории. Я бы сказал, что если политическая принадлежность и преданность являются центральными для понимания феномена современной нации, то диалектическое взаимодействие, взаимный обмен и составляющие отношения между народом и государством имеют решающее значение для их сосуществования. Это особенно верно, на мой взгляд, для наций и государств Центральной Азии, которые образовались, соответственно, в современное политическое сообщество и современные политические институты в значительной степени из-за советской институционализации. Кроме того, советская политическая инициатива и инновации получили развитие после своего распада, инициированного так называемыми новыми независимыми государствами Центральной Азии. В нашем случае, не столько нация составляет и проявляется в государстве сама по себе, но наоборот – государство формирует и проявляет себя в нации.
Вот почему национальная идеология была очень важной для формирования нации и оправдания государственного существования. Процесс получения нации из государственности требует не только глубокой мобилизации исторической памяти, но и создания мифологии, которая будет толкать эту память в «правильном направлении». Процесс нациестроительства в Центральной Азии идет рука об руку с созданием мифологии. Этот процесс ведет к отчуждению жителей Центральной Азии друг от друга, тенденции, которая хорошо описана узбекским социологом Алишером Ильхамовым. Он указал на принцип противопоставления «нас» против «других», который стал движущей силой политики государств региона по отношению к другим. “Национальные идеологии создаются через искажение отечественной истории и национальной идентичности. Практика административного подчинения науки и отказа от академической свободы продолжается после распада Советского Союза с еще более произвольным переписыванием отечественной истории. Как следствие, появился ряд официально принятых исторических доктрин, произведенных дворцовыми и подчиненными учеными. Эти доктрины, как правило, устанавливают дистанцию между центральноазиатскими народами, их историей и национальными символами»[7].
Сегодня в попытке объяснить региональные отношения и общее развитие, исследования по Центральной Азии склонны чаще использовать такие дуалистические конструкции, разделяющие страны Центральной Азии, как оседлое-кочевое население, тюрки-персы, верховье-низовье рек, малые-большие страны, сильный-слабый и т.д. Тем не менее, такой линейный подход к региональным отношениям не замечает глубокую взаимозависимость народов региона. Кочевые народы давно не кочуют, по крайней мере, с момента утверждения советской власти и урбанизации; тюркские и персидские народы уже не являются глубоко разделенными народами, а их жизни и история тесно переплетены; верховья и низовья стран на самом деле составляют одну экосистему; более сильное государство не может и до сих пор не навязывало свою волю более слабым государствам, поэтому такие разделения искусственны; «малые» и «большие» характеристики не могут быть критериями для рассмотрения перспектив интеграции и дезинтеграции, потому что малые и большие страны есть во всем мире (особенно в Европе), где интеграция происходит.
Наконец, есть еще одна причина, по которой я упомянул Советский Союз как политическое объединение, которому бывшие советские республики Центральной Азии были готовы присягнуть в 1991 году. Советский Союз стал «плавильным котлом» для народов региона. На самом деле, моя гипотеза заключается в том, что регион в течение многих столетий развивался как «плавильный котел» для племен и этнических групп. Анита Сенгупта справедливо отметила «сложность ситуации, когда люди ныне суверенных республик Центральной Азии были связаны на протяжении веков общностью языка, длительными контактами, этническим и культурным взаимодействием и сходным историческим развитием», что привело к появлению различных кратковременных и долговременных политических союзов[8]. Одно только явление узбекского народа, который «федерализировался» из 92 древних племен, чьи имена часто повторяются в племенном составе соседних народов, является явным примером «плавильного котла» географии Центральной Азии.
Интересно, что даже Советский Союз, несмотря на то, что был инициатором создания современных республик и наций Центральной Азии, служил «плавильным котлом», так как разделение на республики было условным при наличии наднационального государственного устройства. Когда советский «плавильный котел» сам растаял, понятие «национальной идентичности» стало «оружием массового построения», вызвавшим новые серьезные культурные, этнические, психологические и исторические проблемы для самосознания, самоощущения, самоопределения и самоутверждения народов региона. «Действительно, идентичность в общем и «национальная» идентичность, в частности, сталкиваются с постоянным процессом транзита с реорганизацией политических границ и исчезновением некоторых государств, в то время как появляются другие государства и определяют идентичность на новой основе[9]». Исходя из таких размышлений, мы можем предположить, что, возможно, новый «плавильный котел» будет и должен развиваться в Центральной Азии, как следующий этап после эксперимента национального и государственного строительства без должного признания регионального бытия.
В общем, в контексте Центральной Азии невозможно отличить, где заканчивается национальная жизнь и начинается региональная жизнь, и наоборот. Национально-региональный дуализм в Центральной Азии это состоявшийся факт и требует пересмотра некоторых академических подходов к изучению Центральной Азии на основе нового принципа неделимости региона.
Дуализм между Казахстаном и Узбекистаном
Существует еще один, так сказать, нетрадиционный дуализм в регионе, который оказывает влияние на геополитический статус-кво Центральной Азии и тем самым на интеграционные либо дезинтеграционные настроения. Этот дуализм возник из мифического восприятия конкуренции между Казахстаном и Узбекистаном – двух сильнейших государств Центральной Азии – за лидерство в регионе.
Действительно удивительно, что обе страны «забыли» о своем регионе, встав на две разные позиции в своей внешней политике: Казахстан предпринимает слишком большие усилия в своей одержимости глобальными проектами; Узбекистан, напротив, решил сократить свое «региональное присутствие», хотя и не полностью, и провозгласил приоритет двусторонних отношений как принцип своей внешней политики. Так пересечение пространства и места в Центральной Азии в настоящее время переживает драматические метаморфозы. Казахстан своим перенапряжением и Узбекистан – самоограничением, оба изолировали себя в регионе и не смогли взять лидерство в региональных отношениях[10]; регион как пространство и как место подвергается де-территориализации не столько из-за мировых тенденций де-территориализации, сколько из-за взятых казахами и узбеками на вооружение инструментов «системы глобального позиционирования» (иронически – Geopolitical Positioning System, «GPS»).
Действительно, Астана постоянно изобретает новые инструменты для своего гео-позиционирования в пространстве и месте, такие как: Путь в Европу, Евразийский союз, Совещание по взаимодействию и мерам доверия в Азии, Центрально-Азиатский союз, Союз Казахстана и Кыргызстана, и т.д. Только недавно в феврале 2014 года президент Казахстана Нурсултан Назарбаев выдвинул еще один «GPS», а именно: переименование страны из Казахстана в Казах Ели, что означает «казахский народ», но без географической и политической коннотации, которую четко обозначал суффикс «стан». Большинство наблюдателей усмотрели в этой уловке умышленную попытку дистанцировать страну от других центральноазиатских «станов» – Кыргызстана, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана. Такой вариант национальной исключительности может еще более исказить географические и исторические очертания общей «региональной деревни» пяти станов.
Узбекистан, в свою очередь, встал на изоляционную позицию в регионе и его инструмент «GPS» обычно применяется, когда Ташкент пользуется центральным расположением Узбекистана в регионе и оказывает давление на Таджикистан, блокируя дороги или сопротивляясь строительству Рогунской ГЭС; или не вмешиваясь в резню узбеков в городе Ош Кыргызстана; или минируя в одностороннем порядке участки границы с Кыргызстаном и Таджикистаном; или отказываясь от членства в ОДКБ, в то время как другие государства Центральной Азии остаются членами этой организации и так далее.
На самом деле, подобные взгляды можно отметить в отношении других «станов», хотя Казахстан и Узбекистан, очевидно, несут основную ответственность за региональные дела в Центральной Азии. Таким образом, в то время как страны Центральной Азии входят в глобальную деревню, они в то же время серьезным образом разрушают свою собственную региональную деревню Центральной Азии. Они все чаще демонстрируют, что существуют пять отдельных мест проживания их народов, но нет единого пространства, как их исторически общей среды обитания.
Является ли Евразия ответом на глобальный вызов?
После распада бывшего Советского Союза географическая территория, которую эта сверхдержава занимала, перестала быть единым пространством обитания людей, живших здесь на протяжении более 70 лет. Это пространство было превращено в отдельные места, названные «независимыми государствами». Политический и произвольный разрыв связей в 1991 году на когда-то территориально взаимосвязанной Евразии привел к реструктуризации географического пространства и политических пространств, где проживали более 100 национальностей и этнических общин.
Центральная Азия стала таким местом, которое геополитически и в плане самоопределения народов колеблется между евро-азиатским и евро-атлантическим пространствами. И это одно из самых сильных проявлений глобализации в этой части мира. Поэтому не случайно, что политический проект и идеология евразийства возродилась к жизни вскоре после распада СССР. Президент России Владимир Путин и президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, пожалуй, являются наиболее видными сторонниками этого проекта в настоящее время.
Однако евразийская доктрина, какой бы привлекательной и сильной она ни была, подразумевает не только совместное проживание нескольких народов и стран в рамках одного государственного устройства, но утверждает Россию в качестве столпа или центра тяжести для них. Поэтому успех или, лучше сказать, принятие этой доктрины народами, которым она адресована, будет зависеть в первую очередь от России. Между тем, сама Россия, точнее, ее бывший президент Борис Ельцин самовольно разрушил СССР, который на самом деле являлся Евразийским союзом, и тем самым был нанесен удар по евразийству. Кроме того, основные сторонники евразийства сами сегодня являются глобально ориентированными игроками во всех сферах – от экономики до безопасности.
В частности, нео-евразийство уже не может принять идеологический смысл «защиты малых (слабых) народов» России, как это было в прошлом данной доктрины. Думаю, она может воплотиться в качестве модели, только если признает, что малые страны – на самом деле независимые государства – могут либо защитить себя сами, либо искать защиты за пределами евразийского пространства. Поэтому вопрос евразийства является не столько вопросом защиты или безопасности стран, расположенных на этой территории, но вопросом надлежащего современного существования этого огромного пространства как такового. Это вопрос транспорта, связи, торговли, культурных обменов и так далее. Евразия – это действительно огромная континентальная зона, которая нуждается в новом геополитическом обустройстве. Присутствие Китая в Евразии – с одной стороны, и открытость Евразии по отношению к Западу – с другой, по сути, изменяет содержание и функции евразийской доктрины.
Между тем, если евразийство предусматривается как принцип создания «общего дома» и совместной идентичности, то есть, как принцип межгосударственной интеграции, то она должна развиваться не столько по линии безопасности, сколько на нормативном уровне.
Для Центральной Азии, если она примет эту доктрину, это означает политический переход от регионального пространственного бытия к макро-региональному. Но парадокс макро-регионализма как арены, где принимаются решения проблем регионализма, заключается в природе самих этих проблем: макро-регионализм предусматривает незаменимую роль посредника в лице великой державы в решении региональных проблем, однако, в то время как решение может быть принято на макро-региональном уровне, его реализация должна осущесвляться на региональном уровне, то есть проблема возвращается тем в регионе, кто ее и породил, обратившись за помощью посредника. Присоединение Узбекистана к ЕврАзЭС в 2006 году и выход из него в 2007 году служат наглядным примером такой неопределенности континентальной евразийской доктрины.
Можно привести в этой связи наблюдения бывшего министра иностранных дел Армении В. Осканяна по поводу колебаний Армении между Европейским Союзом и Евразийским союзом: “… ситуация неопределенная, внешней политики не хватает идеологической основы. Мы не знаем, куда мы идем и какова наша цель. Страна дрейфует … Если мы не в состоянии воспринимать четко идеологическую основу нашей внешней политики, внешние игроки, вероятно, будут интерпретировать все по-своему и действовать в соответствии со своими собственными интересами. Но наши интересы не всегда совпадают, даже сталкиваются с ними. Прежде всего, мы должны определить, каким путем мы идем …» [11] Я уверен, что такие рассуждения очень актуальны и для Центральной Азии.
Заключение
Так кто же они, центральноазиаты: народы одного региона или граждане пяти стран? Можно предположить, что в этом фундаментальном вопросе будут конкурировать две школы мысли. Одна школа видит регион фрагментированным, другая – единым. Эта дихотомия касается не только академических кругов, но и элит, и политических режимов. Специфическое понимание элитами глобализации и озабоченность соблюдением национальных интересов, на самом деле, исказили методы толкования и построения нации-государства и укрепления его в каждой стране Центральной Азии. Тем не менее, элитарному подходу к этому вопросу, очевидно, не хватает голоса и, так сказать, вклада народа на низовом уровне.
Выход из этого интеллектуального и политического тупика, очевидно, лежит в демократическом признании национально-регионального дуализма и преодолении разрушительной геополитики, а также выходе анализа и выработки политики за пределы рамок элитарного национального суверенитета и национальных интересов и признании того, что суверенитет и интересы могут быть региональными. Я считаю, что эти, казалось бы, окаменевшие условия должны быть пересмотрены и адаптированы в глобальном масштабе. Ведь «онтологическая проблема заключается в том, что интересы не могут быть приняты априори, но являются податливым продуктом сложной сети социального взаимодействия»[12].
Как и везде, где происходит интеграция, в отношении будущего объединения Центральной Азии есть пессимисты и оптимисты. В любом случае, в течение всего периода независимости явление «национально-регионального» дуализма хорошо себя проявило. Центростремительные тенденции столкнулись с центробежными силами. Национальное и государственное строительство переплелось с региональной эволюцией. Вот почему основные характеристики статус-кво в регионе могут быть сформулированы следующим образом: единые в культуре, но разделенные в политике; единые в традициях и наследии, но разделенные обстоятельствами; единые географией, но разделенные геополитикой. Большие и малые игры, в которых страны Центральной Азии, похоже, запутались, не могли не подорвать понимание общей ответственности стран за региональное развитие. С этой точки зрения, новая стратегия построения региона становится целесообразной на новом этапе развития Центральной Азии после обретения независимости. Ведь евразийская принадлежность центральноазиатов, если она и существует, должна предваряться полной реализацией проекта региональной интеграции в Центральной Азии. В противном случае, преждевременный евразийский формат интеграции будет символизировать вечную неспособность Центральной Азии объединиться самостоятельно.
Впервые статья опубликована как “Central Asians: Peoples of the Region or Citizens of the States”, in Anita Sengupta and Suchandana Chattergee, eds., Globalizing Geographies: Perspectives from Eurasia (Kolkata: MAKAIAS, 2015), pp. 3-18
Оригинальная статья на английском языке доступна на Academia.edu здесь.
[1] Tolipov, F. Micro-Geopolitics of Central Asia: A Uzbekistan Perspective, in Strategic Analysis, Volume 35 Issue 4, July 2011.
[2] Munro, R.H. “China, India, and Central Asia”, in J.Snyder, ed., After Empire. The Emerging Geopolitics of Central Asia (Washington: National Defense University Press,1995), p. 130.
[3] Tolipov, F. Geopolitical Stipulation of Central Asian Integration, in Strategic Analysis, Vol. 34, No.1, 2010.
[4] Sengupta, A. Restructuring Regional Alignments in Eurasia: the Emergence of a New Dialogue (Kolkata: MAKAIAS, 2008), p.26.
[5] Tullio-Altan, C. Gli italiani in Europa. Profilio storico comparato delle identita nazionali europee [Italians in Europe. A comparative historical profile of European national identies]. Bologna: Il Mulino, 1999, p.12-13. Quoted in: Ilkhamov, A. “Post-Soviet Central Asia: from nationhood mythologies to regional cold wars?”, in Irina Morozova, ed. Towards Social Stability and Democratic Governance in Central Eurasia. Challenges to Regional Security (NATO Science Series, Amsterdam: IOS Press, 2005), p.87.
[6] Quoted in: “Nationalism”, edited by John Hutchinson and Antony D. Smith (Oxford University Press, 1994), p. 25.
[7] Ilkhamov, A. “Post-Soviet Central Asia: from nationhood mythologies to regional cold wars?”, in Irina Morozova, ed. Towards Social Stability and Democratic Governance in Central Eurasia. Challenges to Regional Security (NATO Science Series, Amsterdam: IOS Press, 2005), p.85.
[8] Sengupta, A. Frontiers into Borders. The Transformation of Identities in Central Asia (Kolkata: MAKAIAS, 2002),p.144.
[9] Ibid, p. 176.
[10] Tolipov F. Uzbekistan and Kazakhstan: Two Failed Leaders of Central Asia, in Himalayan and Central Asian Studies, Vol.16, No.3-4, July-December 2012, pp.172-182.
[11] Quoted in: Roman Melikyan. “Eurasian Union, European Union and the Armenian Complementarism”, in Central Asia and Caucasus, Vol. 14, No. 2, 2013.
[12] Jan Angstrom and Jan Willem Honig. Regaining Strategy: Small Powers, Strategic Culture, and Escalation in Afghanistan, in the Journal of Strategic Studies, Vol. 35, No. 5, 663-687, October 2012, p.670.
