Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан имени И.В.Савицкого, открытый в 1966 году – музей уникальный, «Лувр в пустыне», как называют его эксперты, знаменит своей коллекцией русского авангарда, одной из самых обширных в мире, но кроме того, он хранит работы среднеазиатских художников, туркестанский авангард, собрание народно-прикладного искусства Каракалпакстана, отражая огромный пласт в изобразительном искусстве региона. Уникальна и история создания музея, за которой стоит фигура страстного пассионария, художника Игоря Савицкого, спасшего сотни работ «запрещенного», «неофициального» искусства, создавшего среди двух пустынь Каракум и Кызылкум оазис авангарда и заложившего основы для развития и становления собственной школы изобразительного искусства в республике.
Мы поговорили с Мариникой Бабаназаровой, ученицей Савицкого, которая возглавляла музей с 1984 года. Неожиданная новость об ее отстранении с поста директора музея в 2015 году вызвала обеспокоенность среди экспертов в сохранности музейной коллекции, обеспокоенность, которая существует и по сей день. В частности, при верстке материала стало известно о том, что в результате ЧП погиб один из шедевров коллекции, картина Александра Шевченко «Баба с ведрами» 1913 года. Это не первый подобный случай. Официальных комментариев от нового руководства музея пока нет. А Мариника Маратовна рассказала нам об истории музея, о том, в чем заключается его особенность и уникальность, и велика ли опасность утраты музейного фонда.
Любовь к пустыне
Игорь Витальевич Савицкий – фигура легендарная. Будучи художником, он посвятил свою жизнь тому, что сохранял и собирал работы других, спас сотни работ от уничтожения, создал уникальный музей в пустыне. Расскажите об основателе Государственного музея искусств имени И.В.Савицкого, которого вы знали с детства?
Игорь Савицкий приехал в Каракалпакию в составе знаменитой Хорезмской археолого-этнографической экспедиции (ХАЭЭ), руководимой выдающимся ученым, первооткрывателем «среднеазиатского Египта», профессором Сергеем Толстовым. Вклад в мировую историческую науку этого проекта ставит результаты проведенных раскопок и культурно-научной деятельности экспедиции в один ряд с открытиями Трои, египетских пирамид и цивилизации майя. Представителем блестящей плеяды ХАЭЭ был и скромный художник Игорь Савицкий, 7 лет документировавший рисунками находки и виды раскапываемых строений. Его потрясли и очаровали древние городища и дворцы. В свое свободное время он писал их в разное время дня, даже при лунном свете. «Мы буквально ходили по древностям», – пишет он с восторгом. Одновременно он ездит по аулам Каракалпакии с этнографическим отрядом во главе с Татьяной Жданко, которую он назвал крестной матерью музея. Участвуя в сборах образцов предметов быта и материальной культуры каракалпаков, изучая особенности декоративного мастерства и одновременно особой природы, он буквально влюбляется в эту землю. Создав сотни разнообразных пейзажей, окрашенных своеобразной лирикой (особо когда мы видим пустыню! Мало, кому удалось передать прелесть пустыни), он по праву стал основоположником пейзажного жанра в каракалпакском изобразительном искусстве.
В 1957 г. он бросает Москву, квартиру на Арбате, переезжает в Нукус и окунается с головой в новую жизнь. Большинство местных жителей воспринимали его как чудака, чему способствовала и внешность, и поведение Савицкого. Его трепет перед «старыми вещами», рьяность в погоне за каждым куском ковра или вышивки, бесконечное разглядывание и восхищение старинными узорами, выпрашивание, выменивание на свои какие-то ценности, когда не было казенных средств, обеспечили ему прозвище старьевщика-«шобытшы». Его чудачества и бредовые идеи не понимали и многие представители официоза, шарахаясь от его планов и предложений. Но судьба послала ему и сочувствующих. Таких же, как он пассионариев в лице молодого ученого Марата Нурмухамедова, художника Кдырбая Саипова. Мой отец (М.Нурмухамедов) принял Савицкого на работу и затем открыл для него лабораторию по изучению каракалпакского народно-прикладного искусства, позднее транслировал его идеи о создании музея наверх и всецело поддерживал его и музей до конца своих дней. Настоящим соратником Савицкого был и Кдырбай Саипов. Большую лояльность Савицкий ощущал и от некоторых руководителей республики. Финансовая поддержка приобретений для музея поначалу была поистине беспрецедентной. Правительство во главе с Каллибеком Камаловым, министр культуры Худайбергенов сделали очень много для музея. Все они видели в Савицком страстного болельщика и пропагандиста, ну в общем-то и спасителя культуры малого народа.
История увлеченности Савицкого Средней Азией уникальна. Он превзошел Гогена, с которым его сравнивают. Савицкий не только полюбил и воспел Каракалпакию, ставшую его Полинезией. Пожертвовав своим собственным творчеством, он собрал, спас и обессмертил творения других, очарованных, как и он Востоком. У Савицкого не было семьи, все его интересы, и даже живопись, были принесены в жертву музею, которому он отдал все свои силы без остатка.
Как зарождался музей в Нукусе и в чем уникальность его коллекции?
Савицкий, стоя у истоков создания местной школы живописи, продвигает идею создания художественного музея, как школу для формирующегося каракалпакского изобразительного искусства. Эта идея гармонично вписывалась в повестку дня республики. Доверие, завоеванное Савицким, было основой парадокса, изначально заложенного в формирование коллекции государственной организации по принципу личного вкуса ее непосредственного руководителя. Отсюда неоднозначность всей истории музея. Музей – это в какой-то степени биография его обладателя. Савицкому удалось сформировать коллекцию по своему усмотрению, а его последователям – сохранить и легализовать ее. Жизнь Савицкого и его семьи, всей страны наложили отпечаток на формирование собрания. Трагедии, пережитые юным Игорем в годы «красного террора» в Киеве, когда убили его деда, выдающегося ученого-слависта Тимофея Флоринского, сожгли и разграбили его усадьбу с коллекциями произведений искусства и уникальной библиотекой, затем репрессии 1930х, когда пострадал его дядя, Дмитрий Флоринский, заботившийся о племяннике, отъезд остальных членов семьи в эмиграцию, преследования, невзгоды, голод, войны, а самое главное для Игоря – уничтожение культуры – это было главной мотивацией для спасения и сохранения того, что еще уцелело.
И то, что Савицкий оказался в Узбекистане, всегда рисовавшимся ему прекрасным экзотическим миром, сначала со слов его учителей Рувима Мазеля, Льва Крамаренко, сестер Жданко, а затем и он сам попадает в Самарканд, куда эвакуировали Суриковский институт, где он учился. И там два года жизни оказали на него решающее влияние в становлении, как художника, о чем он писал в своей автобиографии. Все это было счастливым обстоятельством в данной истории.
В Самарканде и позднее, после переезда в Нукус, Игорь Витальевич ближе знакомится с творчеством мастеров, живших и творивших в Узбекистане в первые послереволюционные десятилетия. Теперь уже на предмет приобретения их картин для музея. Эти художники, за исключением Александра Волкова и Урала Тансыкбаева, приехали в Узбекистан со всех концов России, из Москвы, Петербурга, Сибири, Кавказа, Украины. Принеся с собой дух и традиции русской и европейской культур, они одновременно выражали настроения и помыслы революционной эпохи экспериментаторства. Необычайная свобода поисков новых форм и приемов в искусстве переплелась с их яркими впечатлениями от увиденного, а также от преобразований, которые вошли в новую жизнь.
Некоторые художники совмещали свой интерес к Востоку с работой в различных экспедициях и проектах реставрации памятников старины. Фотография еще не получила широкого распространения, поэтому именно художники документировали все виды исследований рисунками (Рувим Мазель, Алексей Исупов, Лев Бурэ, Александр Николаев (Усто-Мумин), Игорь Савицкий). Интересно, что художники во многом опережали науку, проникая тоньше и глубже своим видением в предмет, явление и в эпоху. Часть художников была направлена в Среднюю Азию для создания национальных школ станковой живописи, где она создавалась с их непосредственным участием (Михаил Курзин, Павел Беньков, Виктор Уфимцев, Александр Николаев, Елена Коровай, Надежда Кашина и др.)
Для одних пребывание в Туркестане так и осталось экзотическим эпизодом в их творческой карьере (Алексей Исупов, Роберт Фальк, Любовь Попова, Климент Редько), для других (Александр Волков, Рувим Мазель, Виктор Уфимцев, Елена Коровай, Надежда Кашина, Николай Карахан) Восток сыграл важную роль в выработке и развитии художественной манеры и языка.
Авангард – русский и туркестанский
Можно ли сказать, что основа коллекции музея – это авангардное искусство? Отличается ли среднеазиатский авангард от русского авангарда?
Творчество туркестанских авангардистов, как их стали нынче называть, является блистательным синтезом Востока и Запада. Ориентализм, появившийся гораздо раньше интересующего нас периода, был безусловно обогащен вкладом «туркестанцев» начала 20 века. Самые разные грани Востока, тонко прочувствованные и восхитившие авторов творений, были воплощены в особом видении с использованием стилистики французских пост-импрессионистов, кубистов, фовистов, пуантилистов и проч. Они сумели включить в свою выразительность местные традиции орнаментики, национальные формы и другие декоративные приемы народного искусства.
Что касается московской части так называемого авангарда, то сразу хочется отметить сравнительно небольшое (опять же по отношению к масштабу коллекции) количество «звездных» имен. Мы гордимся шедеврами Михаила Врубеля, Максимилиана Волошина, Веры Мухиной, ортодоксов авангарда – Любови Поповой, Михаила Ле-Дантю, Алексея Моргунова, Александра Шевченко, французского периода Климента Редько, экспериментами русских космистов из группы «Амаравелла». Однако, Савицкий шел по иному пути. Его больше интересовало другое – неизвестные и забытые имена, таланты, оставшиеся в «тени». И тут вскрылась масса интереснейших судеб: талантливые жены-художницы, посвятившие себя мужьям, сыновья, сложные и незаурядные жизненные коллизии…
Очень важно отметить, что при общепринятости термина «русский авангард», прижившегося с нами с перестроечной эпохи, наше собрание далеко не исчерпывается этим понятием. Объективное отражение художественной жизни страны 1920-30х – вот основа концепции коллекции. Поэтому здесь и авангард со всяческими «измами», и реализм с соцреализмом, разные художественные группировки со своими программами и манифестами, просто одиночки, стоявшие вне течений и школ.
Кроме того, монографический подход к коллекционированию, отражавший весь творческий путь художника (группы), со всеми поисками и экспериментами, подготовительные работы и завершенные, так называемая «кухня художника» – то, чем руководствовался Савицкий. Отсюда массовость собрания, заложившая основу для целого научно-исследовательского центра.
Особый подход к собирательству мотивировался также и амбициями начинающего директора нукусского музея создать музей, не похожий на другие, не повторяющий общесоюзный штамп так называемых «малых Третьяковок». Что ему успешно удалось.
А есть ли у вас любимые художники или любимые картины из музейной коллекции?
Вопрос о любимых картинах для меня всегда сложен, хотя и часто задаваем. Их очень много! Каждая ценна и любима по-своему. В связи с этим был один курьезный случай, когда из меня упорно пытался «выдавить» быстрый ответ на эту тему на телекамеру австрийский журналист, спросив «какую бы Вы схватили картину, чтобы вынести с собой в случае пожара?» И даже такая провокация не сработала. Растерявшись, ответила: «Тогда, наверное, останусь с ними…»
Ну, а если серьезнее, то мои любимые художники – это Александр Волков, Урал Тансыкбаев, Виктор Уфимцев, Елена Коровай, Михаил Курзин. Из москвичей – Алексей Моргунов, Михаил Соколов, Антонина Софронова, Николай Тарасов. Не скажу, что люблю, но очень загадочна и интересна для меня группа русских космистов «Амаравелла».
И еще. У меня совершенно особое, очень личное, отношение ко многим картинам и экспонатам. Помимо живописных достоинств, для меня это щемящая ностальгия, память детства, когда я впервые увидела их и Савицкий рассказывал о них нам. Мы с родителями ходили к нему в гараж филиала Академии наук, где располагалась поначалу его лаборатория. Он показывал нам куски ковров и вышивок, чудесные украшения. Это было завораживающее зрелище. Контраст убогости помещений и красоты старинных изделий; странный, худой и всклокоченный дядя Игорь, с аристократическими манерами, рассуждающий о неповторимости, исключительности мастерства наших предков. А позднее, когда мы переехали в Ташкент, и, Савицкий, останавливаясь на ночлег в нашем доме, приносил десятки картин в связках и часами рассказывал о своих находках и судьбах их владельцев. Мы с сестрой помним наши впечатления о Курзинских «Пельменях» и странных автопортретах Марковой в виде статуи. Знаменитая «Амударья» Ж.Куттымуратова, приехавшая на выставку в Ташкент, стояла в нашем доме, и мы целыми днями ходили вокруг нее и любовались ее величественным молчанием. То же могу сказать о большинстве других. Они все для меня живые и говорят со мной.
Мне было жалко даже, когда они временно покидали музей, и я торопилась увидеть их скорее на новом месте, на выставке. И мне почему-то казалось, что им всегда лучше дома, в Нукусе. Да, они блистали в Европе, в культурных центрах России, но оказывались в своем привычном контексте … в Нукусе. Возможно это странно и смешно для всех, но все мы в музее чудаки, и вы хотели знать мое мнение…
Продолжение дела Савицкого
Как вы видели вашу основную миссию во время работы в музее? Велась ли периодизация, каталогизация коллекции, оцифровка работ?
Когда не стало Игоря Витальевича в 1984 г. и на меня свалилась вся ноша ответственности за музей, пришлось выстраивать свою стратегию, отвечать за все:
– за долги за неоплаченные произведения (более 12 тысяч предметов)
– за незавершенное (а фактически не начатое) строительство нового музейного комплекса
– защищать имя Савицкого от нападок и увековечить его память
– за сохранение целостности коллекции
– защищать авторитет музея и повысить его статус
Эти задачи, которые по сути были продолжением дела Савицкого, большинством команды и мною были избраны генеральной линией действий. Если бы мы испугались трудностей, то не было бы сегодня того, чего мы достигли, и коллекция была бы намного скромнее. Тема о трудностях и вызовах неисчерпаема. Трагичность ухода Савицкого, нападки на музей оппонентов и испугавшихся владельцев картин в России, совпали с периодом перестройки. Затем распадом СССР, первыми годами независимости. Битва за музей с местными националистами, разными недоброжелателями, коррупционерами, кружившими вокруг музея в разных обличиях, зависть коллег к успехам музея, отсутствие всяческих ресурсов для элементарного функционирования. Все было весьма непросто. Но одновременно, в 1990-е гг появились новые возможности, счастливые стечения обстоятельств, навыки моего первого образования, знания английского и основ международного туризма, открыли пути к выходу из кризиса. И даже, как видим, к развитию и расцвету музея. Все, что мы видим сегодня, удивительные достижения, популярность, топовые позиции в рейтингах ведущих СМИ мира, востребованность – это результат активности именно тех лет.
Что касается основной миссии, то она виделась в тот момент в сохранении целостности коллекции и создании для нее нормальных условий. Это уже обеспечило бы решение всех последующих задач – научную, реставрационную, образовательную работы, подготовку кадров. Вопрос кадров стоял очень остро. Стали учиться сами, перенимали опыт коллег в Москве и Ленинграде в 1980-е, звали к себе реставраторов и устраивали на своей базе всесоюзные месячные стажировки под руководством ведущих реставраторов Москвы. Потом, уже в 1990-е, работали так же с зарубежными партнерами. Сама я изучила опыт сотен музеев в более, чем 20 странах.
Мы выработали маркетинговую стратегию, создали первый в Узбекистане клуб «Друзей музея» в 1997г. Все это вкупе с открытостью и готовностью к сотрудничеству обеспечило нам определенный авторитет и выход на международную арену. А ведь о нас никто не знал не то, что в мире, даже в своей стране.
Существует ли цифровой каталог работ собрания музея?
Нашей второй главной задачей была работа по упорядочению коллекции, тех самых пресловутых «завалов». Более 15 лет ушло на систематизацию учета коллекции в соответствии с требованиями: каталогизация, научная паспортизация, обычное тогда фотографирование. Пока мы все это создавали, настал век цветной фотографии, а потом цифровой. Учтите, что все делала дюжина сотрудников (выставки, описания, экскурсии, лекции, командировки, экспедиции, публикации, фото и телесъемки, интервью, упаковка-распаковка экспонатов, монтаж экспозиций, консервация-реставрация, сельхозработы 4 месяца в году, мы пережили 3 переезда с полным демонтажом экспозиций, практически не остановив работу, проекты по возрождению ремесел, выезды на село с «Музеем на колесах» и проч. и проч.)
Вопросы оцифровки мы себе поставили в повестку дня уже в 2000 г. после моей стажировки в Британском музее. Наши предложения начать оцифровку не получили одобрения у руководства Минкульта, но мы продолжали перенимать опыт электронной каталогизации музеев с помощью ЮНЕСКО Узбекистан/Казахстан, Смитсоновского института. Все это при поддержке Минкульта и МИДа. Друзья Нукусского музея выходили даже на Узминкульт с предложением оплатить покупку программы в Санкт-Петербурге и оборудования для всех музеев, но нас уверили, что будет собственная национальная программа. По этой причине электронная каталогизация коллекции музея затянулась на многие годы. Подробно говорю об этом, потому что очень многие обвиняют руководство музея в намеренном уклонении от создания электронного каталога, распространяя разные слухи и домыслы. Однако, для успокоения общественности скажу, что бумажная документация в виде каталога с фотографиями и научными паспортами есть! Фотографии, хотя бы черно-белые есть тоже. Начата оцифровка несколько лет назад.
Расскажите о научной работе, которая велась в музее?
Несмотря на трудности и приоритетность вышеописанных задач, научная работа музеем все же велась. Отрывочно, эпизодически, опять же это была не классическая наука в общепринятом понимании. Но велись наблюдения за коллекцией, вырабатывались свои методы консервации, сбор научных данных о коллекциях, иногда даже осуществлялись публикации. На фоне кадрового голода, особенно в сфере научной деятельности, я сама выкраивала время и занималась наукой и ее организацией. Мне это очень нравилось. Создание уникальной научной библиотеки при музее целиком отношу к своим успешным проектам. Это тоже научная база для тех, кто занимается исследованиями. Во всяком случае, ряд ученых из-за рубежа работали в нашей библиотеке.
Кроме того, мой образовательный потенциал, полученный в двух ведущих вузах страны, Ташкентском университете и театрально-художественном институте, у блестящих педагогов и профессоров, научная среда вокруг меня с раннего детства, обеспечили мне мобилизацию всех накопленных научных резервов для того, чтобы по крайней мере описать части музейной коллекции и историю ее создания. Эти публикации выходили, опять же по большей части, за рубежом.
Наука всегда была мне интересна, и я очень сожалею, что не могла заниматься ею в полную силу, и так мало сделала! Богатейший архив музея, который мы собрали с моими коллегами, – это поистине клондайк для исследователей. Он таит в себе столько разгадок и тайн, ключиков к пониманию тех фактов и событий, о которых ни Савицкий, ни мы не имели возможности говорить в прошлом! К сожалению, я очень поздно начала заниматься исследованиями о загадке художника Василия Лысенко, автора нашего знаменитого полотна «Бык». Мои поиски сродни увлекательному детективу. Пока удалось опубликовать небольшую статью о нем в Сарабьяновской «Энциклопедии русского авангарда» в Москве. Возможно откроются еще факты из биографии Лысенко и его непростой судьбе.
Мне вообще очень нравилось общаться с родственниками художников, которые рассказывали столько важного о своих близких. Это помогало понять их творчество и это – бесценный материал.
Ваш уход из музея вызвал волну беспокойства в международном арт-сообществе, многие представители которого опасались за сохранность «коллекции Савицкого». Существует ли опасность утраты музейного фонда сейчас? И есть ли возможность этому противодействовать?
Как вы понимаете, это очень щепетильная и скользкая тема. Особенно в контексте происходящих изменений и противоречий в жизни музея. Я бы могла отказаться комментировать ситуацию, что вполне нормально. Я и отказывалась не раз в течение последних почти уже 3-х лет. Но осознаю для себя противоестественность такого поведения после 32 лет служения музею, многих лет самопожертвования, после ощущения причастности к успехам страны, своего коллектива и народа. Я была бы счастлива сказать, что нет никакой опасности. Что ушла на заслуженный отдых с чувством выполненного долга: миссия по сохранению музея выполнена. Музей признан во всем мире. Правительство покровительствует музею, осознает его ценность, построило роскошный комплекс, создало условия для работы, укрепило авторитет музея, включив выставку «Сокровища Нукуса» в Пушкинском музее в Москве в часть программы официального визита главы нашей страны в апреле 2017 года, издало роскошные книги.
Однако, избегая подробностей, не могу не сказать, что ни меня, ни экспертное мировое сообщество, к которому видимо теперь принадлежу и сама, не покидает обеспокоенность за судьбу музея. Особенно на фоне происходящих повсеместно позитивных перемен во всех сферах, музей почему-то остается закрытым для этих изменений.
Приходится отмечать с великим сожалением смену ориентиров, стиля руководства и степени ответственности персонала. Ушел в прошлое дух коллективного обсуждения и принятия решений, опыт старшего поколения отвергнут, уникальные специалисты пенсионного возраста, не имеющие замены, уволены. Появилась гипертрофированная изолированность и закрытость для исследователей. Искоренение профессионального отношения, перекраивание структуры музея не могут не сигнализировать о намеренном саботаже и вреде для музея. Намеренное сокращение численности выставленного в экспозиции количества произведений самого востребованного в мире русского авангарда, несмотря на расширившееся экспозиционное пространство, специально построенного для него в рамках развития туристического потенциала и множество других печальных фактов, не могут не тревожить. Между тем, после 3х лет безответных вопросов к новой администрации музея и Узминкульту о сложившейся ситуации, принято решение о закрытии международного Клуба «Friends of the Nukus museum» его Правлением. Клуб просуществовал 20 лет.
Я была бы счастлива и спокойна, если бы мне хоть кто-то сейчас дал честный ответ…
Репродукции картин сделаны в 2005г. Александром Долгиным – оператором фильма “The Desert of forbidden art” (США)
