Тогда как многовекторная внешняя политика на практике – часто наблюдаемое явление, особенно в странах постсоветского пространства, где такой стратегии придерживаются почти все страны, теория многовекторной политики еще недостаточно изучена.
Теория
Неореалистическая теория международных отношений предполагает, что страны второго ряда, оказавшиеся между сильными державами, выбирают стратегии балансирования или присоединения к сильному (bandwagoning), стремясь обеспечить свою безопасность. На деле мотивация может быть более нюансированной и различной – балансирование, мотивированное «самосохранением и защитой уже существующих ценностей», или присоединение к сильному лагерю, как «самовозвышение» для получения желаемых ценностей» (Schweller, 1994[1]). Если есть внешняя угроза, то выбирается стратегия балансирования во избежание потерь, если фон более позитивный, то выбирается присоединение к сильному лагерю с целью получения выгод.
Как пишет Никола Контесси[3], для небольшого государства великие державы представляют собой как возможность, так и угрозу: возможность, потому что привлечение их может стать источником помощи, покровительства, престижа или других преимуществ; угрозу, поскольку очевидные диспропорции меньших стран делают их уязвимыми для усугубления зависимости от кого-то.
Страны Центральной Азии стали классическим примером «мультивекторности», которая варьируется, по Контесси, между четырьмя типами. Первый тип устанавливает главную задачу многовекторной внешней политики: обеспечение национальной безопасности и утверждение и сохранение суверенитета и независимости перед большой силой. В Центральной Азии это приобретает особое значение в свете стремления России восстановить «сферу привилегированных интересов». Поэтому, несмотря на сильные культурные, лингвистические и исторические привязанности, многовекторная внешняя политика направлена на предотвращение этого подчинения, одновременно избегая зависимости и от Запада или Китая.
Второй тип направлен на то, чтобы изолировать режим от системного давления, подрывающего его легитимность. Будучи недемократическими государствами, страны Центральной Азии, тем не менее, декларируют свою приверженность этим ценностям, вступив в такие западные региональные организации, как Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Но одновременно страны Центральной Азии подчеркивают приверженность принципам суверенитета и невмешательства, будучи членами таких «евразийских» организаций, как Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) и Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), используя их как параллельный источник международной (ре) легитимации.
Третий тип относится к диверсификации покупателей природных ресурсов. Для стран-экспортеров энергетических ресурсов цель состоит в разработке альтернативных маршрутов экспорта для диверсификации клиентской базы и увеличения прибыли. Четвертый тип направлен на содействие социально-экономическому развитию через диверсификацию инфраструктуру и интеграцию в глобальные транспортные маршруты.
Какие именно интересы и тактики стоят за многовекторной политикой? Елена Гнедина[4] объясняет некоторые основы многовекторности с точки зрения переговорной теории. На примере отношений постсоветских стран с Россией и ЕС многовекторность, как утверждается этими странами, – это политика сотрудничества и сосуществования со всеми региональными державами. Другие, однако, считают «многовекторную» внешнюю политику как «непостоянное, бессвязное и идеологически пустое»[5] поведение (это подразумевал, в частности, бывший президент Украины Ющенко, который выиграв выборы в 2005 году, провозгласил «конец многовекторности» предыдущего президента Кучмы), что помогает постсоветским государствам воздерживаться от систематического и плодотворного сотрудничества с Россией или ЕС.
Многие объясняют «многовекторную» внешнюю политику тем, что Россия и ЕС (Запад) «подталкивают» и «тянут» соседние государства в противоположных направлениях. ЕС предложил своим соседям бывшего советского блока возможность придерживаться ценностей ЕС и гармонизировать свое законодательство с ЕС в нескольких секторах в обмен на степень интеграции и финансовой помощи. Между тем, политически и экономически возрождающаяся Россия пыталась возродить постсоветскую интеграцию с помощью различных многосторонних инициатив и двусторонней дипломатии, аргументируя это наличием «общей зоны цивилизации» и подлинным «историческим и духовным наследием» (Лавров, 2008) и амбициями «стать одним из полюсов современного мира» (Путин, 2011). Такие расходящиеся повестки подвергли меньшие страны различным противоречивым и конкурирующим внешним давлениям (что драматически вылилось в противостояние в Украине в 2013 году).
Главный аргумент Гнединой состоит в том, что «многовекторность» не является ни балансирующей стратегией, ни выбором присоединения к сильному лагерю – постсоветские элиты используют переговорную стратегию с конкурирующими внешними участниками в отношении условий сотрудничества. Поскольку их способность к переговорам ограничена, постсоветские государства стремятся усилить переговорную позицию (bargaining power) посредством тактического маневрирования, преследуя свои собственные цели.
Тактики переговоров включают интернационализацию спора (включение третьей силы для защиты от другой силы), угрозу перехода в альтернативный лагерь, торговлю «лояльностью» и использование информационной асимметрии. Также применяется стратегия вбивания «клина», которая предполагает, что меньшее государство пытается увеличить свои рычаги, вбивая клин между конкурирующими внешними участниками.
Кроме того, есть несколько предпосылок для успешной «многовекторной» внешней политики. Во-первых, внешние субъекты могут осознать стратегическое намерение более мелкого государства и в конце концов отказаться от переговорной игры. Тогда меньшее государство потеряет преимущество в переговорах и, возможно, игра окончится. Во-вторых, успех «многовекторной» политики также может зависеть от темы переговоров. Чем теснее меньшее государство переходит к формальному сотрудничеству с одним внешним субъектом, через заключение юридических соглашений о торговле, энергетике или политической интеграции, тем быстрее сужается поле для маневра для него самого.
Теория предполагает, что постсоветские государства ведут себя так, как если бы они были рациональными и унитарными акторами – а многовекторная внешняя политика, следовательно, представляет собой результат совокупного коллективного выбора политическими элитами, действующими под значительными внутренними и внешними ограничениями. Аналогичным образом, Россия и ЕС, США или Китай, как предполагается, руководствуются логикой конкуренции, хотя такая конкуренция не всегда признается на официальном уровне (например, Россия и Китай).
Может ли многовекторность завершиться? Во второй части мы посмотрим на практическое исполнение многовекторной политики Казахстаном, который сегодня оказался в непростых условиях. Позицию Казахстана между Россией и Западом прокомментируют нам несколько международных экспертов.
Ссылки:
[1] Randall Schweller, Bandwagoning for Profit: Bringing the Revisionist State Back In.” International Security 19, no. 1: 72–107, 1994
[2] Alexander Cooley, Great Games, Local Rules: The New Great Power Contest in Central Asia. Oxford: Oxford University Press, 2012
[3] Nicola P. Contessi, Foreign and Security Policy Diversification in Eurasia: Issue Splitting, Co-alignment, and Relational Power, Problems of Post-Communism, 62:5, 2015
[4] Elena Gnedina, ‘Multi-Vector’ Foreign Policies in Europe: Balancing, Bandwagoning or Bargaining?, Europe-Asia Studies , Volume 67, Issue 7-1, 2015
[5] Taras Kuzio, Is Ukraine Part of Europe’s Future?, The Washington Quarterly, Volume 29, Number 3, 2006
